Энигмастер Мария Тимофеева - Страница 42

Что с ней должно случиться, чтобы доктор Вишневский остался доволен? Что может вернуть ему утраченную душевную гармонию?

Маша знает, как умирают от кванна люди. Организм вдруг начинает стремительно разлагаться заживо. Резко повышается температура, потому что прошляпившие момент чужеродного вторжения фагоциты пытаются отмобилизоваться, восстановить боевые порядки и выбить агрессора с захваченных позиций. Но обмен веществ уже идет вразнос, стенки сосудов истончаются и расползаются, как ветхое сукно. Кванн набрасывается на все, что встречает на своем пути, и рвет в клочья с остервенением, с ненавистью – если такое высокое чувство может быть присуще элементарным структурам. Оголтелая ксенофобия на клеточном уровне… Внутреннее кровотечение становится внешним. Кости превращаются в губку. Кожа расслаивается и отходит от мышечных тканей. Волосы выпадают в первую очередь. И ногти. Это ужасно выглядит и могло бы причинять ужасную боль. Но в первую очередь от кванна гибнут нервные волокна и умирает мозг…

Если доктор Вишневский мечтает наблюдать, как весь этот ужас происходит с Машей, то у него весьма странные представления о радостях жизни.

3.

– Мистер Пермяков на связи, – учтиво напоминает Мистер Паркер.

Ворча под нос: «Мистеров-то расплодилось…», Маша безо всякого энтузиазма придает прическе некое подобие формы и поворачивается к экрану лицом. Оттуда на нее молча смотрит Гена Пермяков, и глаза его полны жалости.

– Ну? – спрашивает Маша сварливо. – Долго ты намерен держать паузу?

Пармезан беззвучно шевелит губами и наконец роняет:

– П-привет.

– Привет, – не возражает злобная Маша.

– Классно выглядишь…

– Врешь, – говорит Маша сухо. – Я выгляжу отвратительно. А еще отвратительнее то, что мне не хочется приводить себя в порядок. А знаешь почему?

– Знаю, – понуро кивает Пармезан. – Потому что мы заточили тебя в железную клетку на мертвой планете и бросили там на растерзание одиночеству и рутине.

– Вот видишь, у меня ничего нового. Ну что, до связи?

– Подожди, – мямлит Пармезан. – Чего ты в самом деле… Мы все об этом думаем. Мы, если хочешь знать, только об этом и думаем. И не только я… от меня толку мало… а Стаська, и Элька, и Леденец…

– И как? Много надумали?

– Маша, – говорит Пармезан с укором. – Но ведь ты нам ничем не помогаешь.

– От вас тоже помощи негусто, – фыркает Маша.

Она хочет сказать еще что-нибудь запредельно едкое, но останавливает себя на полуслове. Ей в голову приходит неожиданная и крайне огорчительная мысль: что если протокванн все же действует на ее организм? И действие выражается в том, что у нее непоправимо портится характер?

– Бред какой-то… – срывается с ее губ.

– …ты энигмастер, твоя профессия – думать, а не… прости, ты что-то сказала?

Оказывается, Пармезан затеял произносить длинную и, очевидно, заранее подготовленную тираду, которую Маша благополучно пропустила мимо ушей.

Она делает над собой громадное усилие, чтобы вновь не сорваться в сардонический штопор.

– Это ты меня прости, я тут немного задумалась о своем, о девичьем. О чем была речь?

– О том, – с горечью отвечает Пармезан, – что нам тебя очень не хватает. О самом инциденте пока никто не знает. И ты была с этим согласна, потому как придание гласности означает, что очень скоро информация дойдет и до твоих родных. Но по причине информационной изоляции мы вынуждены искать выход собственными силами. Что это за силы, ты знаешь – я, Элька… наша группа. Тезаурус, конечно, оказал нам поддержку… Но ты и сама могла бы…

Пармезан умолкает, потому видит, как Машины глаза наполняются слезами, и это зрелище невыносимо даже для самой сильной мужской натуры. А Гена Пермяков, при всех его достоинствах, ни разу не супермен.

– Гена, милый, – шепчет Маша. – Я тут одна. Совсем одна. Все ждут, когда же я начну умирать, понимаешь? А я никак не умираю. Хотя каждый день, каждую минуту только и делаю, что прислушиваюсь к себе, только и жду, что вот-вот начнется… – голос ее понемногу крепнет. – А ты ждешь от меня эффективного сотрудничества, да? Как от профессионального энигмастера? И тебе невыносимо видеть, как я кисну, слоняюсь из угла в угол, порчу настроение себе и другим? Блин, ты как не поймешь, muermo del diablo, что я девчонка, я живой человек, я смертник в ожидании казни?!

Ее колотит – не то от злости, не то от озноба.

Неужели началось?..

Маша вываливается из кресла и опрометью кидается к полке возле пыточного кресла. Там валяется медицинский браслет, который она ни разу не надевала, потому что он теснит запястье и по цвету не подходит ни к одному наряду. Он мерзко-болотно-зеленый. Но зато способен моментально измерять температуру. Трясущимися пальцами Маша прилаживает браслет на левую руку. Малодушно отворачивается и даже жмурится. Затем искоса, одним глазком начинает считывать показания. Пульс сто двадцать… ну еще бы! Температура тридцать шесть и шесть… Уффф!

– Маша, Маша, что там у тебя происходит?! – убивается Пармезан.

Она неспешно залезает в кресло с ногами и взирает на него приветливым взглядом мультяшного олененка.

– Все хорошо. Померещилось. Но я в порядке, правда. Сейчас выпью еще кофе с молоком, слопаю творога с джемом – с апельсиновым! – и начну думать.

– А не врешь? – недоверчиво спрашивает Пармезан.

– Гена, ты серьезно полагаешь, будто я не хочу понять, в чем мой маленький секрет?

– Когда ты не злишься и не хандришь, то нравишься мне гораздо больше, – удовлетворенно урчит Пармезан. – А когда наоборот, то тебя просто жалко, и все.